Фаталист
От сальных свечей разливается свет,
Дрожит неуверенным блеском.
А Вулич подносит к виску пистолет,
С судьбою играет дерзко.
Не тени обмана, сомнений в том нет,
Чтоб спор разрешить, все готово.
И Вулич подносит к виску пистолет -
Судьбе здесь последнее слово.
Подкинутый туз над зеленым сукном
Трепещет червовым сердечком.
А Вулич уж щелкнул кремневым замком,
Нажал на курок... Осечка.
Но где-то в ночи уже бродит казак,
И бродит вино в его жилах.
И уж отвести смертоносный тесак
Никто из живых не в силах.
Кому суждено умереть от тоски -
От радости дух не испустит,
И если дано тебе мост перейти,
Доска под ногой не хрустнет.


* * *
Если б был я живописцем,
Я бы в руки кисти взял.
И палитрой нежных бликов
Свежесть утра б написал.
Чтоб взглянувший на картину
Стал той свежести подстать,
Жизни б ощутил причину,
Как большую благодать.
Если б зодчим я родился,
Я б тогда построил храм,
Где б без страха мог молиться
Всяк народ своим богам;
Где б не числились в любимцах
Ни эллин, ни иудей,
Где забыли б о границах,
О различьи алтарей.
Если б был я краснобаем,
Я б людей мог убедить
Не искать чужого рая,
А в себе его творить.


Ветеран
В окошко стук. Вопрос в три слова:
- Кого в потемках принесло?
Ворчанье, лязг дверных засовов,
В лицо пахнувшее тепло.
В дверном проеме мрак кромешный,
И лишь фигура старика:
- Ты чей, малец?
Вроде, нездешний, -
Он гостем раздражен слегка.
Малец смущен, бурчит без склада:
Заданье, мол, военрука.
Анкету вот заполнить надо
На Вас, как на фронтовика.
- Ну, что ж, входи, коли не шутишь.
Эй, Марья, где мой мемуар?
В комоде посмотри получше.
Про фронт пришел узнать школяр.
И пожелтевшая тетрадка
Легла на выскобленный стол,
В ней путь солдата, по порядку,
Расписан, будто протокол.
Без лирики: когда призвался,
В какую часть зачислен был,
Как под Смоленском оказался,
Как немец в первый раз бомбил.
Потом нелепость окруженья, -
Где в радость пшенный концентрат,
В предплечье легкое раненье,
Пропахший йодом медсанбат.
Потом два слова о наградах
Смущенно что-то проворчал,
Крепчайшим пыхнул самосадом
И как-то сразу замолчал.
Школяр помял в руках анкету,
Он с нею справился вполне.
И вдруг спросил, как по секрету:
- А страшно было на войне?
Старик, цигару добивая,
Задумчиво прищурил глаз,
Закрыл тетрадку и, вставая,
Повел другой уже рассказ:
- Там, когда враг невидим, страшно,
Что ты в прицеле у него.
Когда в жестокой рукопашной
Судьба решает - кто кого.
Когда на ровном чистом поле
От "мейсеров" спасенья нет,
А жить так хочется - до боли,
Тем более-то в двадцать лет.
Старик ушел в воспоминанья,
Ладонью воздух рассекал.
И кровь, и ярость, и страданья
Как будто вновь переживал.
Жена неласково вмешалась,
Шуруя в печке кочергой:
- Охолони ты, старый, малость,
Парнишке уж пора домой.
Ушел школяр, и ночь покрыла
Избу с жестяною звездой.
Он думал:
- С кем же это было?
Со стариком или со мной?
С ним. Прочь игру воображенья,
Ведь это ж - он, не я, солдат.
Но почему его раненья
В моей душе сейчас болят?..


Мое Приобье
Зарумянились дали зарей предрассветной,
Словно призрак ночной, растворился туман.
И росистые травы сибирского лета
Растеклись ароматом изумрудных полян.
Это утро встает на приобских просторах,
Это солнце восходит над Сибирской землей.
И в сосново-березовых дивных уборах
Наливается светом новый день молодой.
Здесь не плещутся краски шумливого юга,
Суеты не приемлет величавая ширь.
От алтайских хребтов до полярного круга
Ты раскинулась гордо, земля-богатырь.
Здесь Ермак Тимофеич гулял со дружиной,
Здесь иртышские воды его струги несли.
Здесь дремучей тайгою, тропою лосиной
Варнаки-бедолаги в неизвестность брели.
Я пройду эти дали от зари до заката,
Исповедуюсь кротко и траве, и воде.
Они исповедь примут, назовут меня братом
И уже никогда не оставят в беде.
Утомившись, присяду у костра над рекою,
Засмотрюсь на багрянец уходящего дня.
Может быть, этой тихой вечерней порою
Сказки старого Тыма оживут для меня.
Их расскажет Синильга - колдунья лесная,
Поведет в заповедные чащи свои,
Где таежные тайны дремлют, тихо вздыхая,
Где поют свои песни голубые ручьи.


Мое село
Там, где заря целуется с росою,
Там, где над речкой стелется туман,
Стоит две сотни лет село родное,
Березовый раскинув сарафан.
Там отзвучали праздниками детства
Года, прожитые беспечно, налегке,
И юность, как от всех напастей средство,
Осталась там - в далеком далеке.
Село, где мы любили пацанами
На танцы в клуб обшарпанный ходить.
Безмерно расклешенными штанами
Девчонок местных наповал разить.
Ах, как тогда мы повзрослеть спешили,
Учились на жаргоне говорить,
Костюмы на заказ по моде шили
И пробовали втихаря курить.
Недуги юности своей мы одолели
Пророкам доморощенным назло.
Остепенились как-то вдруг и повзрослели,
Что было с нами, то быльем уж поросло.
Теперь на улицах знакомых, деревенских,
Другая колобродит молодежь -
В кожанках, джинсах, майках суперменских,
Давно из моды вышли брюки клеш.
Но ни к чему нам о былом стенанья.
Другое время, значит, и другой кураж,
Он не взорвет основы мирозданья,
Ведь преходяща всяческая блажь.
Останется село. Оно всему начало.
Его мне в сердце суждено всю жизнь нести.
А что бываю в нем так редко и так мало,
За то прости, село родимое, прости...


* * *
Вы видели ль когда-нибудь глаза
Людей, пронесших долгой жизни бремя?
Не с них ли писаны святые образа,
Что смотрят через призрачное время?
Слезу вы видели ль когда-нибудь,
Набухшую без видимой причины?
И только вздох: "О боже, милостив к нам будь"
Прогонит прочь незваную слезину.
А взгляд мутится в сеточках морщин,
Но есть еще у них такая малость,
Как память, память сердца и души -
Вот - то, что в жизни им еще осталось.
Из окон коммуналок, на закат
Сквозь пелену своих воспоминаний
Они с прищуром пристально глядят,
Грустя о неисполненных желаньях.
Погаснет солнце, ночь бессонна и длинна,
Не скоро новый день еще настанет,
А в лунном свете одиноко у окна
Останется грустить цветок герани.


Женщине
Из допотопного разлада и хаоса
Возник когда-то мир, прекрасный как цветок.
Труднее не было с тех пор вопроса:
Кто мирозданью дал живительный глоток?
Кто напоил хаос животворящей влагой?
Кто сотворил в гармонии любовь?
Великое, космическое благо,
Священное, как жертвенная кровь.
Ни Демиург, ни абсолютная идея,
Всему причиной здесь иное божество.
Ищите женщину, которой нет мудрее,
Нет терпеливей во Вселенной никого.
Через века, от самого начала,
Через великое количество судеб
Она прошла походкой величавой,
Давая миру кров, тепло и хлеб.
Она при всем, даже когда уходит,
Ее присутствия не видит лишь слепец.
И если человек - венец природе,
То человечеству все ж женщина венец.


Песня о Татарском районе
В бескрайних просторах Барабинской степи,
Где в воздухе слышится трав перезвон,
Раскинулся ставший родимым навеки
Трудяга Татарский район.
Припев:
Вокруг поля да колки,
Да ширь со всех сторон,
Знакомые проселки -
Татарский район.

Под небом сибирским, под солнцем высоким
Кружится твоих деревень хоровод.
Здесь судеб начало, здесь жизни истоки,
Здесь дух богатырский живет.
Припев.
Люблю прокатиться по пыльным дорогам
В горячую пору осенней страды,
Колосья пшеницы руками потрогать,
Прилечь у пахучей скирды.
Припев.
И в ласковой сини томящего лета,
И в дымке заснеженного февраля
Сердцами людей ты всегда обогрета,
Моя дорогая земля.
Припев.


Слышишь, родина детства
(предполагаемая песня)
Слышишь, родина детства,
Слышишь, отчий мой край,
Мне судьба издалека протрубила тревогу.
Повенчай меня, родина, отчий край, повенчай,
Мне сегодня пора собираться в дорогу.
Повенчай меня с далью небес голубых,
С деревенской избой, что меня согревала.
Здесь житейскую мудрость я впервые постиг,
Здесь впервые весна мне заснуть не давала.
Повенчай меня с ветром, с тихой вешней зарей.
Повенчай, нет желанья сильнее, ей Богу,
С той дорогой, что нынче позовет за собой,
С той, что вновь приведет к дорогому порогу.
Пусть в душе не погаснет милой родины свет,
Сколь была бы недолгою наша разлука.
И за тысячу верст, в бездне прожитых лет
Я твой зов различу среди множества звуков.


Песня студентов-практикантов
Лишь только весеннее солнце пригреет,
Сверкая как новенький медный пятак,
Над лагерем нашим вновь гордо зареет
Веселой республики ИЛовский флаг.
Припев:
Инструктивный лагерь,
Как любимый шлягер,
Долго будет в сердце музыкой звучать.
Пронесутся даты,
Новые ребята
Лучшие традиции будут продолжать.

Усталость и грусть здесь не могут прижиться,
Стеснительность ложную гоним мы прочь,
Вот если б могло это все повториться
Или хотя б отодвинулась ночь.
Припев.
Мы всеми здесь были, мы всеми здесь будем,
Артисты, спортсмены в едином лице,
Мы самое сонное царство разбудим
И, может, взгрустнем о прошедшем в конце.
Припев.


Когда приходят весны
Как часто мы с годами теряем к жизни вкус.
Тогда нам остается лишь старых правил груз.
Становимся несносны от будничных забот.
Но к нам приходят весны в потоках шалых вод.
И будто бы впервые переживаем вновь
Броженья чувств стихию, как первую любовь.
Из юности далекой, из первой той весны
С греховной подоплекой к нам те приходят сны,
Которых невозможно, проснувшись, объяснить,
Но от которых хочется на всю катушку жить.
Любить с былым азартом, условности поправ,
Упиться ароматом хмельных весенних трав.
Когда приходят весны, унынье сокрушив,
Все женщины становятся опасно хороши.
Настойчиво стучится в ребро лукавый бес,
Во грех ввести стремится седеющих повес.
Когда приходят весны, унынье сокрушив,
Все женщины становятся опасно хороши.


Колокольные звоны России
(предполагаемая песня)
Покрывая российские версты,
По дорогам, распятым в пыли,
Позади оставляя погосты,
Богомольцы блаженные шли.
Им певучие звонницы были,
Как спасительные маяки,
Они свет и надежду дарили
Всем невзгодам земным вопреки.
Припев:
Колокольные звоны России,
То грохочут басами густыми,
То, резвясь, тенорами поют,
То вступают в шальной перегуд.
Колокольные звоны России,
Ты о тайнах души расспроси их,
О превратностях в русской судьбе,
И они все расскажут тебе.

Когда грозы бедой наливались,
И пылал от пожаров закат,
Звонари по церквам собирались,
Грозно били в призывный набат.
Этой музыкой медноголосой
Всякий праздник бывал освящен,
Согревал даже сирых и босых
Колокольный малиновый звон.
Припев.


Мартовская метель
Не долго уж ждать ледохода,
И грузно осели снега,
Но в споре неправом с природой
Вдруг разыгралась пурга.
Мартовская метель - стылой поры развязка.
Мартовская метель - зимы запоздалая сказка,
Рассказанная с утра под звуки весенней капели.
Не зимний совсем аромат у мартовских липких метелей.
Буйствуют вихри лихие,
Вешней поры им не жаль.
Видно, для этой стихии
Короток месяц февраль.
Мартовские метели - попутчики ранней весны.
В мартовские метели летние видятся сны.
В снах этих бешено кружит радуг цветных карусель,
Значит, уж скоро завьюжит белых черемух метель.


О смысле жизни
В чем смысл жизни человека на земле?
Философы, довольно умных споров!
И так нагородили вы вполне
Концептуальных всяческих заборов.
Заумных откровений все мы ждем.
Все посетить мечтаем мудрости обитель...
Вот что поведал в сочинении своем
Вихрастый лет двенадцати мыслитель.
"Жизнь человеку на земле не зря дана",
Представим, сгинуло б людское племя,
Пришла б тогда коровам всем хана,
Кто б их доил в назначенное время?
Кто б их поутру в стадо выгонял,
Привез бы сено с заливных покосов?
Кто б веткой мух бесстыжих отгонял,
И прочих обнаглевших кровососов.
Коровы что? Возьмем хоть петуха, -
Будильник совершеннейший от века.
А как вкусны с лапшою потроха...
Но кто б все это оценил без человека?
И некому собак было б гонять,
И не считала бы года кукушка.
Поскольку некому их было бы считать.
Ох, одичала бы тогда Земля-старушка.
А с человеком... Что за благодать.
Петух кричит осмысленно и внятно,
Буренок строго вовремя доят,
Кукушка хоть и врет, а все ж приятно.
Отыскан высший смысл бытия.
И истина проста, как мык коровы.
Не усложняйте очевидного, друзья,
Учитесь мудрости у философа Вовы.

 

Проталинка
Когда февраль отснежит и отвьюжит,
И март наложит табу на пургу,
Мне голову хмельным восторгом вскружит
Невзрачная проталинка в снегу.
Земля, как будто стыд превозмогая,
Несмело обнажаться вдруг начнет.
С весной пришла пора ее святая:
Зачать и выносить свой благодатный плод.
Весенней свежестью и солнцем напитавшись,
Она, как женщина в расцвете сил младых,
Предназначенью своему отдавшись,
Охватит мир в объятиях своих.
Обнимет, теплой лаской обогреет,
На грубость грубостью ответить не спеша,
А срок придет - накормит и оденет,
У ней ведь материнская душа.

 

Осень
Остатки канувшего лета
Еще хранят в себе тепло,
Но осень уж неярким светом
Глядит в оконное стекло.
Опавший лист бесцеремонно
Заполоняет все и вся.
Неторопливо, даже сонно,
И в том неотвратимость вся.
Неотвратимость листопада,
Дождей унылых, затяжных,
Но странно, нет в душе разлада,
Сентябрь, от причуд твоих.
Дух величавого покоя
Вдыхаю полной грудью я.
И осень, кажется, откроет
Разгадку тайны бытия.
Для этого всего-то надо
Уйти от мелочных сует.
И лишь дождям и листопадам
Печали светлой дать обет.

 

Новогоднее
Двадцатые числа... Год к финишу близок,
У окон метель колобродит.
Как пухом лебяжьим покрылись карнизы,
Декабрь уходит...
И снова, как в детстве, назад лет так двести,
К нам старая сказка приходит:
О месяцах-братьях, о дружбе и чести.
Декабрь уходит...
И кто-то незримый и неуловимый
К двенадцати стрелки подводит.
Пусть время условно, и все ж, безусловно,
Декабрь уходит.


...И что-то сочиняю я
Ушло унылое безвременье осеннего ненастья.
И чистый-чистый, молодой еще снежок
Уже кружит, и не в его ли доброй власти
Прислать мне несколько хороших светлых строк.
Пока искрится он голубизной, пока не замутила
Его кристальной чистоты обыденность-змея,
Врачуется душа, а с ней недуг постылый,
И даже всуе что-то сочиняю я.
Снежок - дружок. Так, незамысловато,
Рифмуются слова в наивный детский стих.
Как хорошо от этой детскости, ребята,
И как светло в душе от этих рифм простых.
Иду, свободный от затей, по белой благодати,
Лелею милую бессмыслицу, стучащую в висок.
И я признаюсь, нынче мне совсем не кстати
Многозначительный, высокопарный слог.


Все смешалось в круговерти дней..
Все смешалось в круговерти дней.
И опять мозги на раскоряку:
Может, в сторону уйти от всех страстей
Или все-таки ввязаться в драку?
Может, надо все желанья отхотеть
Наподобие буддистского монаха,
В позе лотоса смиренно замереть
И не ведать ни сомнения, ни страха?
Не хочу быть просветленным. Это мертвый свет.
Не прельстит меня небытие нирваны.
Не люблю, когда движенья мысли нет.
И когда в душе не ноют раны.
Может быть, тогда к вождям примкнуть?
Верным стать какой-нибудь идее?
И торить для человека светлый путь,
Собирать людские души, как трофеи.
Не хочу быть ни пророком, ни борцом,
Ни рабом очередных прожектов.
Мне б хотелось быть не рожей, а лицом.
На земле, где каждый - кто-то, а не некто.


Русь соборная
Закувыркалась Русь под хохот Люцифера,
Опять зависла меж добром и злом.
Верни же, Русь, отторгнутую веру,
Ведь в небе уж давно ударил гром.
Тебе ль расписываться в собственном бессилье?
Тебе ль варягов за морем искать?
Тебе ль завидовать чужому изобилью
И щедрости душевной занимать?
Благословенное твое святое чрево
Не раз вынашивало доблестных мужей.
И оживало после зимней стужи древо,
И несся звон от Волги до Кижей.
И собирались под могучей кроной,
Придя на тот зазывный медный звон,
Тот в рясе, тот в броне, в рубахе ли посконной,
Всем миром скверну изгоняли вон.
И нынче час настал соборности вселенской.
С тобою огнепальный Аввакум,
С тобою старец Сергий Радонежский,
С тобой "высокое стремленье дум".
Они всегда с тобой, а, значит, с нами.
Мы крепко спаяны на временной оси,
А значит, воронью с хрипыми голосами
Не пировать на тризне по Руси.


Общий вагон
Сумерки за окном.
И не понятно, толь утро, толь вечер.
Катится общий вагон,
Шлифуясь о встречный ветер.
В вагоне никто не спит.
Невнятно и приглушенно
О чем-то вагон галдит.
Все станции ждут напряженно.
- Да сколько ж еще трястись? -
Срывается голос с полки.
- Доедем, земляк, не боись...
И снова от фраз лишь осколки.
Жуют, если есть что жевать,
Превозмогают усталость.
Прилечь бы, часок подремать.
Ан нет, ведь немного осталось.
Юродивый громко блажит,
О тяжких грехах все лопочет -
Толь кается, то ли брюзжит,
Кликушествует иль пророчит.
Есть, кажется, блеклый просвет
В бредовых его откровеньях.
Просвет это словно стилет
Пронзает тупое терпенье.
И вот уже большинство
Внимает неистовой речи,
Как будто узрели того,
С кем долго так жаждали встречи.
Кому же еще внимать
В блаженной от века России?
Всегда здесь готовы принять
Юродивого за Мессию.


У обелиска
Шапочки детской белый помпончик,
Солнечный зайчик на сером граните.
Мирной симфонией смех-колокольчик
Перемывает с оттиском плиты.
Мальчик смеется, мальчик беспечен;
Весело катятся звезды салюта.
Что же грустить, если мир этот вечен,
Если вся жизнь, как вот эта минута.
Вечный огонь рассыпает дрожащие
Желтые блики по мраморной глади.
Ретро-мелодия, томно звучащая, -
Светлая дань довоенной эстраде.
В звуках танго, этих старых, забытых,
Слышится голос ушедшей эпохи,
В бликах, дрожащих на мраморных плитах,
Видятся давних пожаров сполохи.
Памятью сердца сегодня плененные,
Кружатся пары под "Синий платочек".
И торжествует над миром спасенным
Солнечный зайчик, белый помпончик.


Диалог через века
- Далекий мой предок, открой мне
Секрет твоего величия:
В чем сила твоя бесконечная?
И в чем волшебство твоей кисти?
Уже не одно поколение
С восторженным трепетом в сердце
Вглядываясь в скорбные лики,
Размышляет о жизни и смерти.
Ну, что в них такого, в тех ликах!?
Они друг на друга похожи,
И позы у них неестественны,
И жизни в них нет... И все же...
Все спорят и спорят художники
О красках, о строгих канонах.
Текут к древним скитам паломники
Искать откровение в иконах.
А, может быть, все здесь проще:
Создали вам греки шаблоны,
По ним вы, попали в угоду,
Писали свои иконы.
- В угоду? Ну, что ж, в угоду.
Да не попам, но Богу.
Горнему духу в угоду,
Истинно высшему слогу.
Что греки нас поучали,
За то им поклон поясный.
Иконы их излучали
Свет лучезарный и ясный.
Над кистью своей я не властен,
Водила ей - высшая сила.
Она и прозренье, и краски
Мне в грешные руки вручила.
Узрел ты нежизненность в позах?
Де, плоскостью лики страдают?
Но ты забываешь: не плоти,
А духа здесь жизнь расцветает.
Понять мудрено вам иконы?
От тела отторгли вы душу,
Вы идолам бьете поклоны,
Связь с горним тем самым нарушив.
Вглядитесь в немеркнущий левкас,
Оставьте на время суеты,
Свои откровенья вам явят
Талтеры и кисти поэты.


Облака и горы
Облака в горах напоминают горы,
Горные вершины - будто облака.
Что есть что? К чему об этом споры?
Все равно не разглядеть издалека.
Не увидеть, стоя средь равнины,
Как шлифует ветер каменную плоть,
Как неистово, без видимой причины,
Жаждет все в песок перемолоть.
Осознав, что жизнь под солнцем бренна,
В щебень крошится былая стать.
Все безмолвствует покорно и смиренно,
Не помыслив против времени восстать.
Не понять в кругу земных желаний
Бестелесной жизни облаков,
Смысла перемены очертаний
Не увидеть из искусственных мирков.
Облака вольны и возникать, и таять,
Беззаботно плыть по ветру в никуда,
Бренность бытия их не печалит,
Время-деспот не приносит им вреда.


Простые истины
От лампы - свет,
От абажура - тень.
От злобы - ночь,
От добрых мыслей - день.
Гранит сих истин несокрушим,
Но их познать мы все ж не спешим.
Мы эти истины везде твердим,
Сквозь зубы детям о них цедим,
Но если правде в глаза взглянуть,
Апокрифической их стала суть.
Чтобы бесстыдство свое прикрыть,
Строчим законы о том, как жить,
Статьи, параграфы, как щит от бед.
И уж для совести здесь места нет.
От лампы - свет,
От абажура - тень.
От злобы - ночь,
От добрых мыслей - день.
Как это важно нам всем понять,
Чтобы самих себя не растерять.


Дембелъский синдром
Мы все служили понемногу,
Не напрягая слишком сил.
О дембеле молили Бога,
И этот дембель наступил.
Цареву службицу спихнули.
Эх, волюшка, гуляй, кути.
А бронепоезд сковынули
В кювет с запасного пути.
Мы вырвались из стен казармы,
В хмелю пустив ее на слом.
Кричали: "Будем строить храмы
В земле, где раньше был Содом".
Нас жить научит мудрый Запад,
Подаст на бедность и на храм.
Стряхнем с ноги кондовый лапоть,
Конец тебе, "грядущий хам".
Но храма нет, казарма в прахе,
Зато стоит себе Содом.
И нас все ближе тащит к плахе
Пьянящий дембельский синдром.


Дракон
Убил дракона Ланселот -
Любимец короля Артура. -
Виват! - кричал ему народ,
И пели славу трубадуры.
Слагали барды похвалу,
У лютней струны надрывая.
Отпор жестокости и злу
Дал Ланселот - посланник рая.
Могуч и страшен был дракон,
Вся мощь его была в коварстве.
Держался крепко он за трон
В своем тысячелетнем царстве.
Лишь сатане, как пес, служил:
Яд расточал в людские души, -
Яд бессловесности и лжи,
Чтоб был народ ему послушен.
И был послушен всяк ему.
Отрава возымела действо:
Росло, все погружая в тьму
И мрак, вселенское злодейство.
Немало доблестных мужей
О чудище мечи тупили,
Но в вихре горестных тех дней
У трона страшного почили.
Пустел и чах тот край. И вот
Пронесся слух: издох поганый...
А кто ж герой? Он - Ланселот -
Сын досточтимой Вивианы.
Ликуй, народ! Но где же он,
Сей славный низвергатель трона?
А может, это только сон?
Где труп убитого дракона?
Но у молвы закон простой,
Здесь достоверность не в почете.
Блажен, кто верит всей душой
В историю о Ланселоте.
А мне сомнений не изжить,
Ведь мир почти не изменился.
Толь яд не хочет отпустить,
Толи другой дракон родился.
А может, он вселился в нас?
А может быть, живет он в каждом?
Кто с ним сразится в этот раз?
Герой ведь не приходит дважды.


* * *
Побритых и припудренных,
Храня размер и строй,
Ведет нас кто-то мудрый
Дорогой столбовой.
Заранее расписаны
Устав и этикет.
Мы все от них зависимы,
Хотим того иль нет.
Свернуть бы с этой трассы
Да забуриться в степь.
Без слуха и без голоса
Свою там песню спеть.
Там зрителей не будет,
А, значит, и судей.
Да не судим я буду
В беспечности своей.
Без маски и без грима
Сыграю роль свою.
Моей звезде незримой
Я душу отворю.
Налью себе я горькую
И выпью сам с собой
За собственное здравие,
За свой неупокой.


Крик
Это кто там корчит рожи,
В диком смехе заходясь?
Помоги же мне, о Боже,
Открестить всю эту мразь.
Что ж она не отступает?
Что ж преследует меня?
Норовит подножки ставить
Иль в разнос пустить коня.
- Я твоя, - она мне шепчет, -
Не уйти тебе, чудак.
Дай, прижму тебя покрепче,
Примирись. Ведь все - пустяк.
Кроме нашего единства,
Все - пустяк. Все - суета.
Разлучить с тобой нас может
Лишь последняя черта,
За которой все исчезнет:
И веселье, и печаль.
А до той поры, болезный,
Отпущу тебя едва ль.
Я уже устал от тряски,
От раскаяний былых.
И все меньше светлой краски
На палитре дней моих.
Закричать? Да кто услышит
Мой, воздетый к небу, крик.
Лишь раздастся голос свыше:
Выбирайся сам, старик!


Я вырос...
В который уж раз громыхнула
Средь ясного неба гроза.
И снова от треска и гула
В тоске закрываю глаза.
Так в детских своих сновиденьях,
Стремительно падая вниз,
Я голову прятал в колени,
Хотел от видений спастись.
Тогда не колени спасали,
А матери голос родной.
Слова ее страх растворяли:
"Не бойся, сынок, я с тобой".
Ладонью она вытирала
Покрытый испариной лоб.
И страхов чреда уплывала,
И вмиг прекращался озноб.
Но детство пропало куда-то,
И явью становится бред.
Тревожные звуки набата
Вещают: спасения нет...